Но возникает ощущение, что если это обо всем, то это на самом деле ни о чем, и, когда понятие оказывается слишком общим, оно теряет яркость и конкретность. Наверное, на сегодняшний день наибольшими точками напряжения становятся вопросы гендера, сексуальности и расы. И поскольку «новая этика», если мы рассматриваем, например, гендерное измерение, подрывает основы патриархатной власти и право патриарха на некое доминирование, понятно, что те, кто этой властью обладает, сопротивляются и отказываются принимать это.

Надежда Нартова, старший научный сотрудник Центра молодежных исследований и заместитель академического руководителя магистерской программы «Современный социальный анализ» НИУ ВШЭ в Санкт-Петербурге. Редактор книг «В тени тела» и «PRO тело. Молодежный контекст»:

— Думаю, существует две перспективы. Это и поколенческая, и средовая разница.

Поколенческая связана не с тем, что все, кто старше, ретрограды. Во-первых, они привыкли к другому типу коммуникации. Во-вторых, среди старшего поколения есть люди, получавшие выгоду от «старой этики»: она приносила им бонусы, прямые и косвенные бенефиты, позволяла утвердить свою маскулинность, принуждать или, говоря обыденным языком, приставать на работе и получать от этого результат в том виде, в котором они хотели. То, что мы сейчас называем словом «харассмент», было не то чтобы легитимным поведением, но допустимым. Конечно, когда заявляют, что такие правила больше не работают и что эти люди должны нести ответственность за действия в прошлом, это принимается в штыки. Прежде всего речь идет о мужчинах, но, с другой стороны, есть и женщины, для которых концепция женственности и сексуальности включает такую коммуникационную иерархию. Пересматривать модель себя, по-другому производить идентичность и менять телесные практики, когда ты социализировался в других условиях, сложно, поэтому поколенческая разница действительно существует.

Средовая разница связана с тем, что рефлексия, критика и пересмотр границ в первую очередь исходят от образованного городского среднего класса, у которого есть интеллектуальные и временные ресурсы для этического осмысления, определенный уровень культурного потребления, образования и занятости.

Понятно, что мир гетерогенен, что всегда будут конфликтующие представления о жизни и нормах. Универсального и всеми разделяемого порядка нет, но генеральные нормы меняются.

Анна Край, преподаватель департамента психологии НИУ ВШЭ; практикующий психолог. Соавтор книги «Домашнее насилие. Так будет не всегда»:

— Абсолютно точно могу сказать, что мы видим разницу в культурологическом подходе. Если бы мы, к примеру, обсуждали моих родителей, то упомянули бы советские истории, связанные с установкой «не выносить сор из избы», быть потише, спокойно жить и не особо высовываться. Сама идеология в советское время не предполагала создания личных границ. Мы понимаем, что это культура, в которой было соседство, колхоз и, условно говоря, все те стереотипы, которые можно вообразить. Все общее, и социалистическая парадигма так или иначе размывает личность.

Сегодня понятно, что план СССР провалился, каким бы хорошим социализм ни был в идеале. Вся европейская культура, и наша в том числе, идет не по азиатскому традиционному коллективистскому формату, а по индивидуалистическому.

Очевидно, что люди научились защищать свои границы. Я понимаю, что студенты, которым преподаю, лучше, чем я, произносят «нет» и «вы не следуете правилам», а также не боятся высказывать мнение. Мне сейчас 27 (казалось бы, между нами разница всего лишь в десять лет), и я не могу представить себя на месте того, кто в юном возрасте способен так четко отстаивать границы, потому что сама научилась этому спустя время. А подростки, студенты первого курса, уже знают это и умеют говорить о правах человека и важности личного пространства. Думаю, мы видим скорее культурное изменение, перемену отношения к Я-концепции, нежели поколенческий эффект.

Как «новая этика» повлияла на личные отношения?

Оксана Мороз, доцент департамента медиа НИУ ВШЭ; кандидат культурологии. Автор «Блога злобного культуролога»:

— На глобальном уровне никак не повлияла: нет масштабных изменений, которые перестроили бы нашу жизнь.

Единственная, может быть, перемена — появление множества шелтеров и общественных организаций, которые могут помочь. Но это никак не связано с «новой этикой», это связано с тем, что мы просто смотрим на окружающую действительность и видим международный контекст. Мы понимаем, что некоторые вещи, которые происходят у нас, ужасающие и идут против здравого смысла, потому гражданское общество включается и хочет что-то исправить.

В интимной и романтической сфере все зависит от людей. Если есть те, кто верит в выраженное взаимное согласие, то они наверняка и до этих обсуждений проговаривали такие моменты «словами через рот». Если же есть те, кто верит в более «жесткие» отношения или находится в ситуации созависимости, то эти состояния могут сохраняться.

Разумеется, когда ты очень долго варишься в этой теме, начинаешь обращать внимание на особенности своего поведения, насколько ты резок с окружающими и насколько контролируешь собственный темперамент или характер, но это индивидуальные вещи. Даже если ты замечешь их, то каким образом реагировать и менять ли поведение — твое личное решение. Я думаю, что в большинстве случаев ничего не происходит, потому что «новая этика» — это скорее интеллектуальное упражнение, нежели реальный драйвер изменений межличностных отношений.

Кроме того, сейчас, в последние несколько месяцев, градус агрессии повысился, так как мы находимся в очень некомфортных условиях. На фоне изоляции, социальной депривации, потери работы и снижения устойчивости финансового положения люди вряд ли будут чувствительнее друг к другу.

Было бы здорово сказать, что мы становимся гуманнее. Наверное, если посмотреть в чуть более длительной перспективе, это так и есть. Однако с точки зрения последнего десятка лет, когда о «новой этике» заговорили, — вряд ли. Может быть, в конкретных анклавах, городских сообществах и сообществах определенной идентичности что-то изменилось, но не на массовом уровне.

Дарья Литвина, научный сотрудник факультета социологии (программа «Гендерные исследования») и преподаватель магистерской программы «Социальные исследования здоровья и медицины» ЕУСПб:

— Не уверена, что «новая этика» повлияла на партнерские отношения. Если они носили переговорный характер и выстраивались эгалитарно, то были такими и до «новой этики».

Может быть, мы будем видеть отдаленные эффекты, но пока статистика домашнего насилия в России, например, довольно печальная6. У нас не принят закон о домашнем насилии, и вопросы, которые касаются домогательств и изнасилований, остаются крайне острыми. Некоторые исследователи отмечают, что во время пандемии они еще больше обострились.

Здесь есть целый комплекс проблем, и сложно сказать, повлияла на что-либо «новая этика» или нет, а если повлияла, то на кого и как. В интервью и беседах мне приходилось слышать от мужчин: «Я вдруг подумал, что, вероятно, какие-то мои действия могли быть интерпретированы женщинами как харассмент». Нам известны публичные случаи таких признаний, и я знаю приватные истории, когда мужчины неожиданно понимали, что, оказывается, не было ничего смешного в том, чтобы приобнять кого-то за талию без разрешения.

Скорее всего, вряд ли можно проследить, что А ведет за собой Б. Мы предполагаем, что дискурсы взаимосвязаны с практиками и что одно меняет другое, но, к примеру, заявлять: «Давайте введем пропаганду „новой этики“ — не будет ни насилия, ни неравенства», наверное, нельзя. Но важно, чтобы эти темы поднимались, чтобы эти истории раскрывались. Если вне контекста мы говорим, что теперь очень плохо делать так-то и так-то, это звучит достаточно декларативно, сухо и непонятно. Когда же мы видим детальные кейсы, в которых женщина объясняет, что происходило, что именно ее задело, что она чувствовала и к чему это привело, высказанные аргументы и требования, я думаю, становятся более ясными. Опять же, я считаю не как исследователь, а как гражданин, что такие истории должны звучать чаще. Мы обязаны рассказывать про теневые стороны отношений довольно громко и подробно.

Елена Омельченко, профессор департамента социологии и директор Центра молодежных исследований НИУ ВШЭ в Санкт-Петербурге; доктор социологических наук. Редактор книг «В тени тела» и «PRO тело. Молодежный контекст»:

— «Новая этика» особо